Больной /тобой/
персонажи: Федор\Андрей
рейтинг: NC-17
размер: 1.100 слов
саммари: ох мы и упоролись Андрей так сильно хочет, что готов уже просто подрочить рядом с Федором, с головой ушедшим в работу. Но и Федор не железный.
читать дальшеФедор снова отчужден, Федор весь в работе — а разве когда-то бывало по-другому? Андрей опять выпрашивает его ласку, трется кончиком носа о висок, скользит губами по шее, но получает в ответ только взмах ладонью — сказал же, не мешай, потом.
А когда наступит это проклятое “потом” — Андрей не знает, иногда кажется, что Федор вовсе бросит его, скажет собирать вещи и уебывать. И пока этот момент не настал, Андрей изо всех сил пытается втянуть его в свои игры, уговорить побыть вместе — работа никуда не убежит, неужели тебе интереснее слушать очередную бездарность, чем мои стоны, ну же, Федор… Тот опять отрезает, что сначала закончит. Надевает наушники с таким видом, словно забрало опускает, и утыкается в монитор, одна рука — на мышке, вторая — свободно лежит на подлокотнике. Сосредоточен и чужд. Андрей гипнотизирует взглядом его спину. Он уже настроился, он уже взвинчен, сам себя распалил, поверив, что вот оно, скоро, а в результате остался ни с чем. Плевать. Он все равно получит свое. Даже если Федор не станет участвовать.
Андрей стекает с кровати, подбирается к креслу Федора и садится на пол возле него. Кладет затылок ему на колени и закрывает глаза. Не нужно видеть, достаточно просто представлять. Федор в наушниках не слышит — тогда пусть хотя бы чувствует. Он, ничего не подозревающий, машинально перемещает руку с подлокотника на голову Андрея, пропускает волосы между пальцев, одновременно щелкая мышкой. По одним только движениям ясно: Федор не смотрит на него, весь в своей работе. Андрей ластится к его руке, пытаясь поймать ртом его горьковатые пальцы, провести языком по холодному обручальному кольцу, и одновременно дотрагивается до себя, стоит так, что сил нет терпеть, и если Федор не хочет принимать участия, то пусть хотя бы не отнимает ладонь, Федя, постой, Федя, дай хотя бы свои пальцы в рот, Федя… Андрей не рискует вмешиваться сильнее, пусть и мог бы поймать свободной рукой запястье Федора, уткнуться губами в треугольник между линиями жизни и любви. Нет, тогда Федор точно разозлится и оттолкнет, а этого допустить нельзя, надо сейчас, надо с ним. Андрей торопится, чтобы успеть кончить, пока рука Федора касается его лица. Подушечки пальцев — по гладким влажным губам, по скуле, Андрей тянется за ними, но рука пропадает, щелкает по клавиатуре. Во рту все равно ощущение, что он еще здесь, металлический привкус. Андрей размашисто проводит по члену. Федор лишил его своих ладоней, остается только елозить головой по его бедру, по мягкой ткани домашних штанов. Андрей представляет, что это Федор нетерпеливо скользит кулаком по его члену, что Федор прижимает его виском к своей ноге, чтобы потом притянуть к паху, что это Федор…
— Ты, блядь, больной! — резко раздается голос Федора одновременно с тем, как брякают о стол брошенные наушники.
Андрей распахивает глаза, сжимает на миг у самого основания, где бьется как пульс, и кончает, глядя в глаза Федора.

///

Федор видит, как резко расширяется зрачок Андрея. Как бешено горит румянец на его скулах. Как он со сбившимся дыханием давит стон. Как обмякает всем телом, и шея его расслабляется, и голова будто тяжелее давит на колени. Искусанные губы трогает улыбка.
— Больной. Тобой, — говорит он.
А рука его, до того судорожно ходившая по члену, обессиленно ложится на пол ладонью вверх. В голове не укладывается, что он решил просто сесть рядом и подрочить, а еще судорожно бьется мысль: блядь, как же он хочет, как пальцы неистово лижет, лишь бы получить внимание. И даже в полноценной реакции не нуждается, ему бы только касаться, чувствовать тепло тела, и он уже на седьмом небе.
Спровоцировал все-таки. Сбил. Всегда своего добивается. Федор сталкивает его с коленей, быстро встает — он тоже не железный, он просто пытается вовремя и хорошо делать работу, а потом уже развлекаться, но Андрей… От того, как он развязывает пояс застиранного розового халата, от того, как он сбрасывает его с плеч, обнажаясь, внизу живота тянет. Федор вертит его расслабленное тело, будто куклу: давай, щекой на кресло, раз тебе так понравилось… Держись за него руками, чтобы не двигалось… И вставай на колени. Федор проводит ладонью по его спине от шеи до крестца, подхватывает за резинку трусы и стаскивает их вниз. Андрей старательно замер, подставил белые ягодицы. Федор облизывает указательный палец и проводит между ними, надавливает — и на раз въезжает в него, в его горячее гладкое нутро. Держа ладонь на пояснице, Федор ощущает привычную короткую дрожь, от которой вечно сходит с ума, которая — все равно что власть, символ, что Андрей весь его, и как бы он порой ни бесил, он все равно будет так вздрагивать, стоит дотронуться до него тем прикосновением, которое больше никому не доступно.
— Сразу бы так, — выдыхает Андрей. — А то ломался…
Он тянется рукой к халату, к карману, и Федор мгновенно понимает. На то Андрей предусмотрительно и рассчитывал. Что в очередной раз выбьет из колеи. Даже злиться не получается, так беспомощно его пальцы вслепую пытаются нащупать тюбик смазки, и машинально сжимаются в кулак, стоит снова тронуть его изнутри — так, как ему нужно.
— Руки, — коротко говорит Федор и хлестко бьет ладонью по ягодице.
Андрей ойкает и стискивает спинку кресла, вжавшись в сиденье щекой. Федор наскоро отвинчивает крышку, выдавливает больше, чем нужно, и влажными пальцами снова лезет в него, дурея от спины Андрея — лопатки, позвоночник, все ведь самое обычное, как у всех людей, но почему именно к нему такая бешеная, неутолимая жажда? Щиколотки Андрея стреножены его же трусами. Какое-то время он, помня о шлепке по заднице, старается подчиняться, молчит, только шумно выдыхает через рот. Но надолго заткнуть его не получается, Андрей выстанывает:
— Федь, давай еще раз так, ммм, да… Федь, четыре пальца… Федя…
Имя его устами — словно бархатное. Федор понятия не имеет, как так может быть. Но так, как произносит Андрей, никто и никогда его не звал. Федор наклоняется, целуя Андрея между лопаток, футболка прилипает к его мокрой от пота спине, загоняет четыре, как он просил, до конца, мышцы плотно обхватывают пальцы.
Андрей вцепляется в кресло до побелевших костяшек. Пытается насадиться еще глубже. Иногда кажется, что в него вся кисть войдет, если продолжить… Но терпения на такое никогда не хватает. Федор выпрямляется, проводит ладонью по его спине, и Андрей весь тянется к прикосновению, благодарно урчит. Одна его ягодица розовая от хлесткого удара пятерней, а вторая беззащитно белеет. Федор вытаскивает пальцы. Замахивается — и звонко шлепает для симметрии. Андрей вскрикивает. От этого бьет в каждый нерв. Выдавив смазку на член, Федор пристраивается, толкается головкой под стон Андрея, под его торопливое:
— Твою мать, Федя, Федор…
Дотрагивается до его горящей кожи, входя на полную. Перемыкает все, что можно, последние предохранители сгорают от того, какой он узкий, как отдается. Федор вгоняет пальцы в его бедра, сжимает так, что скоро проявятся синяки. И трахает его, суку нетерпеливую, ебет так, что Андрей всхлипывает-вскрикивает, чуть ли не визжит на его члене, бешено надрачивает свой — опять загорелся, как можно быть такой ненасытной блядью… Все вокруг теряет четкость, остается только Андрей, его порозовевшая шея, его приоткрытые яркие губы, с которых летят стоны и имя, раз за разом — одно и то же “Федя, Федя, Федор!”. Кончая, Федор обнимает его, ложась грудью на спину, в нем по самые яйца, и какое-то время не шевелится. Не торопится вынимать. Замирает, положив голову между его лопаток, сплавившись с ним, и чувствует, как бешено бьется его сердце.


На концерт
персонажи: Серафим Мукка\Андрей
рейтинг: R
размер: 900 слов
саммари: "Приедешь на концерт - разрешу мне подрочить", или очередной всратый разгон нашего с девочками чятика.
читать дальше— Че мне на твоем концерте делать, — говорит Серафим.
Андрей поворачивается к нему и вскидывает брови.
— В смысле? — спрашивает он. — Кроме куплета и бэков? Бухнуть со мной в гримерке, например. Или тебе этого недостаточно?
Серафим, разливая остатки дешевого газированного вина по пластиковым стаканчикам, отвечает:
— Да я и так с тобой постоянно бухаю. И ехать никуда не надо. Ладно б ты мне в гримерке подрочил — я бы тогда поехал, хоть какой-то профит. А так — больше на такси потрачусь…
Андрей хмурится и берет стаканчик.
На том они и заканчивают: Серафим не собирается ехать к нему на концерт в качестве моральной поддержки, Андрей вроде как не в обиде. Но в голове Серафим все равно держит: он бы куда угодно поехал, если бы Андрей в ответ пошутил, что не прочь поебаться. Не то чтобы это было самоцелью. Просто… просто вроде как оправдывало бы многое. Но Андрей пропускает мимо ушей его скабрезное предложение, а Серафим не настаивает. Жизнь течет по-прежнему, они напиваются развеселой компанией, Серафим никогда не требует дать ему гитару, если играет Андрей, и между ними царит полнейшее взаимопонимание.
А в день концерта Андрей пишет: приедешь — разрешу мне подрочить.
Серафим только усмехается. Хорошая попытка. Они договаривались немного о другом.
Но все равно ближе к вечеру надевает кроссовки и вызывает такси. А хули нет. Заняться все равно нечем.
В клубе гуляет гулкое эхо, Андрей, уже навеселе, прыгает по сцене, пританцовывая под собственные минуса, а Серафим чекает микро, напевая:
— Еби меня днями-ночами… Днями-ночами, днями-ночами…
Андрей смеется, глядя на него, и вторит его словам.
Потом, за час до мит-н-грита, они с многочисленными плюс-один усаживаются в гримерке вокруг низкого столика, Андрей искрится, будучи в центре внимания, он всегда горит, когда удается говорить громче всех в компании. Он пьет виски с колой, улыбается, и Серафим купается в его смехе. Андрей объявляет, что в туалете нет датчиков дыма, и поднимается на нетвердых ногах. Серафим вскакивает следом за ним, кладет ладонь на поясницу и поддерживает. Он выпил точно такое же количество алкоголя, но стоит на земле куда крепче Андрея. Тянется за ним к сортирам, запихивая пачку сигарет в задний карман, а Андрей болтает без умолку о привычной хуйне — валорант, горстка братиков, самая важная песня в творчестве, да-да… Они заходят в туалеты, и, остановившись напротив зеркала и раковин, Серафим спрашивает:
— Так что, тебе сейчас подрочить или попозже?
Отражение замирает на миг, глаза Андрея распахиваются. Серафим ловит его взгляд на поверхности зеркала. В красном полумраке Андрей медлит, предоставляя ход сопернику, и Серафим кладет руку ему на бедро. Чувствует задубевшую мышцу через толстую джинсовую ткань, вдыхает его наигранное смятение. Касается губами шеи, глядя только на отражение. По коже Андрея бегут мурашки.
Не так уж он и пьян. Обычно его движения более расхлябаны, когда он напивается. Он делает шаг в сторону, и Серафим тянется за ним, как в танце. Танцуют до кабинки — и Серафим наваливается на него, заталкивая внутрь под шумный вдох, словно Андрею горло стиснуло тесьмой, и он через силу пытается втянуть воздух. Захлопывается картонная дверь, рукой — на щеколду, закрыть, спрятать их, пусть даже внизу видно их ноги, две пары кроссовок. Серафим вновь приникает к его горлу, слизывая горечь, и Андрей под его напором размякает, поддается, да он и не был никогда против. Его ладони скользят по плечам. Прижавшись спиной к стене, он запрокидывает голову. Кожа его, чуть колючая от щетины, сводит с ума, подогревает пузырьки алкоголя в крови, и они бьют прямо в мозг. Серафим слепо ищет его губы. Лезет ладонью к ширинке, расстегивает, уже чувствуя, как у него твердеет. Губы у него — нежнейшие. Он целуется именно так, как представлял Серафим: по-девчачьи мокро, ласково, язык скользит по окружности рта и проникает внутрь, чтобы обвести кромку зубов. Навалившись на него всем весом, Серафим сжимает одной рукой его волосы, фиксируя голову на месте, а второй проводит по члену, оттянув запястьем резинку трусов. Андрей едва слышно стонет в поцелуй. Бля, сухо… Серафим отрывается на секунду — чтобы широким движением облизать ладонь — и снова берет все, что Андрей готов дать. Обхватывает его горячий член, твердый, ровный, влезает к нему в рот языком, сметая все попытки перехватить инициативу. Он краем сознания улавливает, как Андрей тянется под резинку штанов, но толком и не чувствует, ощущает только его жар, его, расплавившегося под прикосновениями.
Андрей шумно дышит через нос. Его ладонь то и дело замирает, стискивает член Серафима почти до боли. Поймать ритм он не может, да и не нужно — так будоражаще-сладко он отдается. Терзая его губы, Серафим все быстрее ласкает его, улавливает мельчайшие движения: дрожь бедра, серию быстрых вдохов — танцует клетка ребер, попытку выгнуться в пояснице. Он бесстыдный. Наслаждается так открыто, что хочется раз за разом делать с ним это, видеть, как он улетает. Серафим сжимает зубами его нижнюю губу, проводит кулаком быстрее, и Андрей замирает, роняет стон. В ладонь бьет теплое. Он весь разом становится меньше, склоняется, и Серафим ловит его, обнимает, пока Андрей, обессилев, виснет на нем, уложив голову на плечо. Его рука, слабо теребившая член, вовсе пропадает. Серафим не в обиде. Они ж договаривались на другое…
Андрей с полминуты глубоко дышит, обняв его за шею, а Серафим гладит его по взмокшей спине. Потом Андрей отстраняется, прислонившись к стене, и смотрит в лицо. Глаза его почти черные.
— Иди, — говорит Серафим и едва узнает свой хриплый голос.
— Идти? — тупо переспрашивает Андрей.
— Ну да. Пусть думают, что ты вмазался. Я скоро.
Андрей еще какое-то время смотрит на него этим очумевшим взглядом. Серафим освобождает ему пути отхода — делает несколько шагов назад, и Андрей, не сразу попав по щеколде, выскальзывает за дверь.
Серафим вытирает пот со лба внешней стороной ладони. Нихуево размазало. Хорошо, что Андрей предложил только подрочить ему, а то если бы наоборот, то Серафим вовсе бы слетел. Выдохнув, он быстро доводит себя, вспоминая, как Андрей стонал в поцелуй.