я вообще упустил момент, когда этот дневник стал почти чисто фандомным, и я, наверно, хочу это исправить; потому что каждый раз, постя что-то не-спновское, я чувствую неловкость, предвидя, что рву своими постами чью-то ленту.
как бы то ни было, я все же буду здесь выкладывать ссылки на нефандомное творчество, раз уж я решил потихоньку собирать сборник рассказов в одном стиле. всем экзистенциализм.
на прозе.ру
на фикбуке

Человек, который пришел ко мне

Сейчас мы танцуем, и я знаю, что, едва песня закончится..., он уйдет, и его больше никогда не будет. Я предпочитаю думать, что он просто растворится в воздухе, но правда взрывается в моей голове болью, едва я заглядываю в его глаза. Он уйдет, чтобы взрезать свою личность, вспыхнуть фейерверком, загореться пламенем, выжигающим глаза. Я знаю, что в его сумке лежит пистолет, крохотный ОЦ-21, называемый «малышом», до ужаса игрушечный – и все равно смертоносный.

Я закрываю глаза, погружаясь в музыку, и представляю, что вокруг нас огромный зал. Над нами – хрустальная люстра, под нами – паркет из натурального дерева, вокруг нас – все в смокингах и вечерних платьях. А я держу одну руку на его талии, другую – на плече, веду его в танце, словно никого, кроме нас, не существует. И все смотрят только на нас. Я представляю, что звук идет не из дешевых колонок, а прямо перед нами играют битлы в полном составе, молодые и красивые, настоящие и улыбающиеся. Танцуй. Скоро тебе придется стрелять.

Я представляю, что он тоже одет в смокинг, а не в джинсы с рубашкой; я представляю, что пистолет спрятан у него за пазухой, а не валяется на дне сумки, висящей на плече.

Впрочем, неважно, что я представляю; поговорим о вас. Поговорим с вами. Затронем те темы, на которые вы способны поговорить.

Вам интересны некротические поражения? Вы хотите поговорить о некротических поражениях? Вы желаете узнать причины некротических поражений? Что бы вы почувствовали, если бы увидели маленький черный синяк на голени под коленом? Крошечное иссиня-черное пятно, меньше пятикопеечной монетки, окруженное желтоватым ореолом, - что бы вы подумали, заметив его на своей гладкой и здоровой коже?

Человек, который ко мне пришел, подумал, что это некроз. Он пришел и сказал, что по его ноге расползается омертвение, клетки погибают, и скоро этот яд доберется и до сердца. Человек сказал, что он хотел пойти в больницу, но его уговорили этого не делать, убедив, что ему сначала стоит попросить помощи у меня. Человек сказал, что не хочет умирать, но ему придется, потому что он смертельно болен и его дни тают как первый снег на мокром осеннем асфальте.

Этот человек сейчас танцует со мной, пряча в сумке крошечный пистолет.

Когда я попросил его показать мне некроз, он отказался, сказав, что боится заразить меня. Он ещё не уверен, что болезнь не передается при прикосновении. Он сказал, что в моем кабинете могут остаться незаметные для глаза чешуйки кожи, и если я их вдохну, то мои легкие омертвеют. Он сказал, что не хочет быть виновником чьей-то смерти. Не то чтобы я был религиозен, - говорил он, - просто мне будет немного некомфортно, если вы умрете. Я не верю в грехи, - он нервно ухмылялся при этих словах, - не верю в ад и рай, но знаю, что смерть – не самое лучшее времяпрепровождение.

Я это знаю, - уточнял он, - потому что я сам немного мертвец. Я вступаю в особые отношения со смертью, позволяя ей немного обжиться в моем теле, прежде чем она заберет его себе целиком. Конечно – ха-ха – я бы хотел сказать ей, что не собираюсь продавать эту квартиру, пусть она ищет себе другую. Но – ха-ха – она на самом деле домовладелица, постепенно сокращающая метраж моей комнаты, и скоро она выгонит меня совсем. Мне будет негде жить, и тогда я умру.

Что бы вы сказали, узнав, что у вас бредовый синдром? Какие ассоциации возникают у вас в голове при словах «бред отрицания»? Какие чувства у вас вызывают слова «нигилизм» и «ипохондрия»? Что вы чувствуете при слове «депрессия»? Как бы вы охарактеризовали свое настроение, произнеся вслух слова «синдром Котара»? Что бы вы ответили на вопрос о зеркальном отражении? Что такое, в вашем понимании, негатив маниакального бреда величия?

Человек, который пришел ко мне, ответил на первый вопрос коротко. Он чуть приподнял брови и произнес: «Оу.»

Вы знаете, - ответил он, - я мог бы подозревать что-то подобное, мне часто говорили, что со мной что-то не так. Меня как только не называли – это так смешно, – пытаясь оскорбить, но я почему-то не чувствовал ответной обиды или агрессии. Это было – ах! – словно одобрение моих действий. Я что-то говорю и размахиваю руками, а мне в ответ кричат. Они так орут, словно я делаю что-то противозаконное. А я просто говорю. Я говорю, что вот здесь вот – смотрите, вот в этом месте – у меня черное пятно, расплывающееся все больше, и однажды я весь стану таким, как будто вымазанным в чернилах. Вы мне верите? Вы видели гангрену? Если нет…

Человек, который пытался мне рассказать о гангрене, сейчас танцует со мной, пряча в сумке крохотный пистолетик.

Человек, который пришел ко мне, был совсем юным, и он был похож на здорового, если бы только не страдал от некроза. Разумеется, я знал, что он все выдумал, но он мне не верил. Он бы и не мог мне поверить, его состояние было слишком тяжелым. Для каждой болезни есть свой возраст. Форма бреда как у этого человека встречается у стариков, а у молодых людей его наличие означает серьезное расстройство личности. Человек садился в кресло напротив меня, и его лицо светлело, он радовался тому, что я его слушаю и беседую с ним так, как никто другой. Человек называл меня другом.

Через месяц нашего знакомства он сказал: хочешь, я покажу тебе мой некроз?

Он уже почти на всю ногу.

Я обещаю, что ты не заразишься.

Человек развязал шнурки на кедах, аккуратно отставил их в сторону. Он снял хлопковые черные носки и положил их рядом. Он расстегнул ремень на джинсах и кинул его на спинку кресла. Он встал на ноги и потянул джинсы вниз. Человек, который пришел ко мне когда-то за помощью, стоял передо мной, думая, что он выглядит невинно. По его стройным светлым ногам сбегали татуировки, тонкие черные буквы, надписи на разных языках, слишком мелкие, чтобы я мог их прочитать. Человек повернулся ко мне спиной, а затем снова лицом.

Видишь? – спросил он. – Некроз. Я гнию заживо. Мне скоро придется покинуть эту квартиру. Но я не хочу ждать, пока у меня остановится сердце. Я не знаю, как ещё хожу. Наверно, мои ноги уже околели и стали как протезы, поэтому я могу ими двигать. Но на самом деле они мертвы. Я – единственный человек в мире, кто наполовину мертв и при этом ходит, говорит, думает и дышит. Я – единственный наполовину мертвый человек, у которого есть друг.

Я хотел сказать ему, что это не некроз, а нанесенные иглой надписи, но не стал. Он все равно бы не поверил. Человек в тот момент думал, что он должен воспользоваться задницей и членом, пока некроз не распространился на гениталии. Он сказал, что, может быть, это и плохая идея – переспать на кушетке, на которой обычно я принимаю клиентов, но другой у него нет. Пожалуйста, - сказал он, расстегивая рубашку. Он откинул её в сторону, и я увидел, что все его руки исчерчены такими же татуировками.

Вот черт, - сказал человек, - кажется, до рук это тоже добралось. Я почти что мертвец. Мне осталось совсем немного.

Единственное, что я могу сказать в свое оправдание, - так это то, что он никогда бы не излечился. Я не нарушил профессиональной этики, переспав с тем, кто уже меньше чем через месяц бы ушел из жизни. Не по моей вине. Я делал все, что мог.

Человек, чье потное тело дрожало подо мной на кушетке – традиция со времен Фрейда, - сейчас танцует со мной, и в его сумке лежит почти игрушечный пистолет. Только стреляет он настоящими пулями. Вы не вправе осуждать его. Вы бы тоже не смогли жить с телом, по которому распространяется некроз. Вы бы не выдержали столько, сколько смог он. Вы бы не прожили год, думая, что гниете. Вы бы не приняли эту ношу. Вы бы не замирали от болей, которые на самом деле являются галлюцинациями, через силу улыбаясь и говоря, что все в порядке. Что все пройдет. Что у вас просто яд разъедает очередную сотню клеток. Точечное ощущение, - говорили бы вы, если б только могли, - как будто в кожу входит дрель.

Несколько недель назад человек пришел ко мне и снял свитер, раскинув руки в стороны. Давай, - сказал он, - послушай, как бьется моё сердце. Я подошел к нему, прикладывая руку к груди слева, и ощутил ровные удары, слишком быстрые – но это нормально для пациента в состоянии психомоторного возбуждения. Я вывел больного, которого консультировал, и остался с человеком наедине. Только тогда он поменял позу. Он на негнущихся ногах прошел к кушетке и упал на неё. Он прижал руки к лицу и заплакал – впервые за все то время, что мы были знакомы. Горько, безнадежно, словно только сейчас осознав, что он действительно умрет. Он не плакал на сеансах, рассказывая о своей жизни. Он не плакал от боли, хотя часто она казалась ему настолько невыносимой, что он едва сдерживался, чтобы не закричать. Он не плакал, когда лежал со мной рядом в постели, обнимая меня, когда я мягко говорил, что ему пора идти. Он всегда улыбался, когда ему было плохо, забираясь в свою раковину и надеясь, что яд будет действовать не так быстро.

Человек, с которым я сейчас танцую, три недели назад безудержно рыдал у меня в кабинете, а я сидел рядом с ним, гладя по голове. Он подвывал, весь трясся и катался по кушетке, чудом не падая с неё, а я утешал его. Потом он заснул, и я охранял его сон. Я знал, что мы больше не сможем продолжать наши встречи, потому что он сломался. Я не мог больше лечить его. Я должен был назначить ему самые тяжелые и мощные препараты, но тогда бы я сломал его личность. Он бы стал другим. Он бы стал тем, кто никогда бы меня не заинтересовал.

А сейчас я люблю его – таким, какой он есть. Я люблю его такого, танцующего со мной, улыбающегося, положившего подбородок мне на плечо и обвившего слабыми руками талию. Я люблю его – со всеми его татуировками, надписями черной гелевой ручкой на теле, отчаянно стучащим сердцем. Песня почти закончилась, мы танцевали меньше двух с половиной минут, а я вспомнил все, что было между нами. Я сохранил в памяти все моменты, связанные с ним. Я бережно записал их, сложил в памяти негативы аккуратной стопкой, чтобы потом проявить на бумаге буквами. Он писал на себе – я буду писать на белых листах. Я напишу историю его жизни и назову её «Человек, который пришел ко мне». Я оставлю его в вечности.

А когда за мной придут следователи и спросят, что я могу сказать как последний, кто видел скончавшегося, я отвечу, что он пришел ко мне поблагодарить за лечение. Сообщить, что он выздоровел. Что он полон сил и хочет начать жизнь заново – без татуировок и надписей, без мучающих его слов и букв, без расползающегося по телу яда. Я расскажу им то, что желаю ему в следующей жизни, которая будет совсем непримечательной, но зато он будет счастлив. Он не будет смеяться и улыбаться тогда, когда нужно грустить и плакать.

Танцуй. Песня смолкает, и он отстраняется от меня, улыбаясь. Стреляй. Его щеки мокрые. Я целую его в лоб, и он поворачивается ко мне спиной. Выходит за дверь, и походка его странная, как у человека, переставшего чувствовать свое тело. Это означает, что некроз, о котором он говорил, захватил всё его тело, кроме сердца. Он закрывает за собой дверь.

Я поворачиваюсь к ней спиной.

Я слышу звук выстрела.