всем незаинтересованным [5]

[die-trane]

Пульс на три счета
персонажи: Федор\Андрей
рейтинг: NC-17
размер: 2.800 слов
саммари: очередной их первый раз - и на этот раз без стекла

Андрей кружит по сцене, пьяный и беззаботный, пока Федор проверяет, весь ли мерч выложили на стол, хватит ли плакатов для подписей и вообще, куда делся шнур от ноута?.. Он замечает, как Беседин тяжело смотрит на Андрея, тоже возмущенный его безалаберностью, и заставляет себя досчитать до десяти; на цифре "пять" он не выдерживает, подходит поближе и рявкает:
— Может, тоже делом займешься?
Андрей, остановившись, смотрит на него. Спрыгивает со сцены и певуче говорит:
— Не злись, солнце.
Он кладет ладони на плечи Федору и глядит в глаза, губы его разъезжаются в улыбке. Он больше мешается под ногами, чем помогает, но Федор все равно злорадно радуется, что не позволил ему прохлаждаться. На мите Андрей снова ведет себя безобразно, хихикает с каждой девицей, забросившей на него ноги, тянет время. Федор снова пытается считать, и на этот раз его хватает до цифры "четыре". На очередном фото он хватает Андрея за загривок, сжимает шею так, что тот тихо говорит:
— Ай.
И на фотографии, наверное, он навсегда остается с удивленно вылупленными глазами.
До него, видимо, что-то доходит все-таки, не весь мозг пропил за треть тура, и больше он не выкобенивается. Они заканчивают мит, уходят в гримерку. Федор пьет из горла бутылки воду, Андрей переодевает футболку. Мурлычет что-то себе под нос. Оборачивается, светя волосатой грудью, и снова лыбится.
— И пульс на три счета-та-та-а-а, — тянет он, едва попадая в ноты.
Федор похлопывает его по щеке, проверяя реакцию.
— Я не пьяный, — заверяет Андрей и безбожно врет. Он со второй попытки ухитряется схватить запястье Федора, неожиданно и нелепо мажет ему по ладони сухими губами.
Федор раздраженно отталкивает его. Он устал. Было бы куда проще, если бы не приходилось таскать на себе пьяного Андрея между концертами, если бы не приходилось бэчить ему каждое слово и вытягивать свои треки практически в соло, пока Андрей лакает воду и пытается отдышаться.
Концерт проходит как всегда: девочки беснуются, тянут руки, и Андрей падает в толпу. Его лапают, к нему под одежду лезут, а он бессовестно наслаждается. Федор вовремя затягивает его обратно на сцену, Андрей как ни в чем не бывало поправляет уехавшие почти к коленям штаны, хватает микро и коротко обнимает Федора.
Коротко, но достаточно, чтобы почувствовать, что в трусах у него не все мягко и спокойно.
Потом они остаются на баре в этом же клубе. Андрей глушит воду. Весь взмокший от пота, свежая футболка уже потемнела под мышками и между лопаток. Федор неосознанно проводит ладонью по его спине, а Андрей тут же тянется к нему и укладывает голову ему на плечо. Бормочет, задевая губами мочку уха:
— Федя, я так устал. Как лимон выжат. Катастрофически устал. Ка-та-стро-фи-че-ски...
Федор без труда вычисляет, какие треки гонял в плеере Андрей в поезде перед концертом. Начинает считать до десяти, но понимает, что больше не злится — весь запал израсходовал на сцене. Он гладит Андрея по плечу, а тот доверчиво прячет лицо в изгибе шеи Федора, и от его дыхания бегут по коже мурашки.
Сзади подходит Беседин и громогласно объявляет, что карета подана, и вы, голубки, можете идти сосаться на заднем сидении, только потом не удивляйтесь, что ваши голубые флюиды нормальных людей превращают в пи...
Андрей с неожиданной прытью толкает его локтем под ребра, и закончить фразу Беседину не удается.
В машине Андрей плюхается на переднее сиденье, отодвигает его по максимуму назло Беседину: тот, сидя за ним, коленки чуть ли не к ушам прижал, чтобы ноги влезли. Федор не удерживается от ухмылки. Он тоже устал. Катастрофически. Но если Андрей напивается до беспамятства, чтобы перезарядить батарейки, то с Федором такое не прокатит; хотя бы пару городов, молит он мироздание, пару городов не тащить все на себе. Андрей накидывается и виснет на нем, шепчет в эйфории глупости, а Федора никак не может отпустить напряжение ни на секунду.
В квартире все продолжается: накрыт стол, коробки с пиццей высятся на углу пирамидой, пластиковые стаканы стоят по соседству с бутылками. Андрей на миг замирает, увидев все это, и Федор почти физически чувствует его сомнения: продолжить праздник и умирать завтра весь день или проявить здравомыслие и попроситься уйти спать? Но спустя миг Андрей решительно садится за стол, и ничего не остается, кроме как остаться рядом с ним.
Они пьют не то чтобы много, но на скопившуюся усталость алкоголь ложится тяжело. Курить в комнате запрещено, и они то и дело выходят на балкон в подъезд. Глаза слезятся от сухости, от тупой усталости, и никто не может сказать: хватит. Андрей выползает за Федором курить, приваливается в темноте к стене. Вспыхивает оранжевый огонек. Федор наклоняется к его ладоням, чтобы прикурить. Затягивается. В голове все плывет. Он сначала думает, что ему мерещится, а потом понимает: не-а, Андрей действительно хрипло и фальшиво поет:
— Катастрофически тебя не хватает мне, жгу электричество... — Кашляет. Затягивается. Продолжает: — Пульс на три счета-та-та...
Федор кладет руку ему на грудь, туда, где бьется сердце, и Андрей глубоко вдыхает. Клетка ребер поднимается под пальцами Федора. Сигарета падает на пол с россыпью рыжих искр, а к ладони прижимается рука Андрея.
— Федь, — тихо зовет он и быстро, взволнованно продолжает: — Мне с тобой действительно важно, понимаешь? Я и не мечтал, что мы с тобой. Вот так с тобой будем.
Федор не понимает, что именно — они, что они — будут. Он пытается в темноте разглядеть лицо Андрея, а тот принимает это за приглашение и торопливо наклоняет голову, касается губами щеки. Федор чувствует запах табака и горечь пота, чувствует, как обжигает щетина, а потом — поцелуй на уголке губ. Он вздрагивает, сердце Андрея начинает биться быстрее, колотится в ребра прямо под ладонью. Свою сигарету Федор тоже роняет. Андрей сжимает пальцы на его руке крепче, почти до боли, а второй скользит по затылку, и по всему позвоночнику, от шеи до крестца пробегает дрожь. Федор на выдохе прихватывает его губы своими, даже не целует — просто сжимает нижнюю на пробу, зажмурившись, не зная, к чему все это приведет и зачем он это делает. Сердце Андрея отбивает чечетку, ладонь его становится влажной от пота.
Я просто пьян, говорит себе Федор и считает до десяти.
На два он прижимается к Андрею ближе, его костяшки пальцев вбиваются Федору в грудь. На четыре Андрей целует его так, словно в первый и последний раз. На шесть его тело становится таким горячим, что того гляди воспламенится. После восьми Федор забывает считать.
Он вжимает Андрея в стену, и тот подчиняется с такой готовностью, словно всю жизнь этого ждал. Чуть сгибает колени, чтобы было удобнее, и раздвигает ноги, пуская Федора ближе к себе. Цепляется в плечи и спину. По всему телу судорога проходит, до того хочется вбиться в него. Дыхание Андрея шумное, рваное. Поцелуй — сбивчивый. Губы его соскальзывают на щеки, на подбородок, шею. Влажно мажут, и Федор никак не может его поймать, пригвоздить к месту, к себе. Вцепляется зубами ему прямо в горло, и Андрей всхлипывает. Замирает наконец, словно бабочка, проткнутая иглой. Все как наваждение, и Федор тянется к его животу, ниже, куда никогда не помышлял даже. Андрей мнет его футболку в пальцах, весь дрожит от нетерпения, и Федор вдруг остро вспоминает, как каждый раз обласканный, возбужденный толпой Андрей прижимался к нему в тесном объятии, и каждый раз Федор чувствовал все изгибы его тела, все его желания. Он проводит ладонью по его члену через джинсы. Андрей выдыхает едва слышно:
— Федь... сделай еще так...
Он поплыл, потек — Федор видит это, чувствует. И голову это кружит сильнее алкоголя, сильнее любой шмали. Он вжикает молнией на ширинке, лезет к нему под резинку трусов — по блядской дорожке, по жестким волосам на лобке — к обжигающему члену. Андрей обнимает его так, что дышать сложно. Прячет лицо в изгиб плеча, словно ему стыдно. Федору тяжело, будто он держит его на руках, — Андрей навалился всем весом, повис на нем, колени его обмякли. И эта сиюминутная власть над ним удивительна. Федор прижимает его к стене, будто закрывая собой от всего мира, и ласкает — не слишком нежно, сухой рукой, неудобно повернув локоть. Он касается кончиком носа загривка Андрея, где тонкие мягкие волосы начинают рост, и хочет в следующий раз кусать его там, прижавшись грудью к спине... Яркость этого желания почти пугает его. Андрей, уязвимый, мягкий в его руках, изнемогает, почти всхлипывает. Федор проводит большим пальцем по головке его члена, по кругу размазывая смазку, и быстро, в несколько движений делает ему хорошо, так хорошо, что Андрей съезжает по стене вниз, утягивая за собой Федора. Федор опускается на колени между его ног и целует, кусая губы, словно наказывая. Андрей не сопротивляется. Он податлив, как кукла. Федор вытирает ладонь о его футболку, а он только лыбится. Вложив ему в рот сигарету и подкурив, Федор отползает к противоположной стене, тоже закуривает. Сердце и у него отбивает канкан, в ушах звенит, и нужно срочно подрочить, но руки дрожат, сил ни на что больше нет. Андрей кое-как натягивает и застегивает джинсы. Ноги он раскидал в стороны, словно приглашая выебать. Они молча курят.
Потом слышат шаги в подъезде. Дверь на балкон со скрипом открывается, в проеме появляется Беседин и, поглядывая на них, говорит:
— Вы чего застряли? Мы решили, что вы вниз упали.
— Да нет, — отвечает Андрей, — просто болтали.
Голос у него звучит почти нормально. Федор затягивается, избегая разговоров. Беседин стоит над душой, словно ожидая откровений, остается перекурить. Садится на пол, хотя ему никто не предлагал. Федор нервничает и благодарит темные ночи, хотя уже начинает замерзать — они выскочили без курток, ведь думали, что это всего на пару минут.
— Слушай, Влад, — томно говорит Андрей, — я бы спать лег. Разгонишь всех?
Беседин начинает ворчать, что он ему не мамка — отправлять гостей домой, но делает это для виду; Федор знает, что уже через полчаса квартира будет в их распоряжении, и они смогут отдохнуть. Он встает первым, протягивает Андрею руку, помогая подняться. Они бредут за Бесединым, и вдруг Андрей, обняв Федора за шею, шепчет:
— У-ми-ра-ю, — и проводит по уху языком.
Федор усмехается, вполсилы отталкивает его, но никак не может прекратить улыбаться.

02

Федор просыпается от жажды. Тихо открывает заботливо оставленную возле кровати бутылку воды и жадно ее выпивает. После этого крадется в ванную. Голова гудит. Он медленно приоткрывает дверь, чтобы никого не разбудить, и проскальзывает внутрь. Вздрагивает: на закрытом унитазе сидит Андрей, подперев кулаком голову, и спит. Изо рта у него торчит зубная щетка. Федор в замешательстве дотрагивается до его плеча, и Андрей, встрепенувшись, едва не роняет щетку на пол. Смотрит круглыми глазами. Опомнившись, жестом показывает, что все в порядке, и, сплюнув в раковину, ретируется. Федор только пожимает плечами. После алкотусы всякое случается. Помочившись, он споласкивает лицо холодной водой, проводит ладонью по щетине и залезает в душ. Душ обязательно должен его ободрить, а самое главное — голова перестанет болеть.
Он регулирует температуру воды, принюхивается к запаху геля для душа. Вспоминает, что волосы Андрея, уснувшего на толчке, были мокрыми. Видимо, тоже пытался снять похмельный синдром. Лучше бы выспался... То, что вчера было, Федор помнит урывками. Понятия не имеет, что теперь делать. Но, по крайней мере, не жалеет. Вспоминает, как Андрей дрожал от его прикосновений. Кровь приливает к щекам и не только. Федор прикрывает глаза, касается члена и тут же отдергивает руку: кто-то входит в ванную.
— Занято, — раздраженно говорит Федор.
Щелкает замок и раздается голос Андрея:
— Я знаю.
Федор слышит, как он сбрасывает на пол одежду. Едва успевает обернуться — а Андрей, голый, с испуганным взглядом, уже забрался к нему ванную и сделал шаг навстречу. Шумит вода, гудит кровь в ушах. Андрей обхватывает его лицо руками и тянет к себе, тянет в поцелуй.
Федор сдается мгновенно. Отбрасывает все сомнения, обнимает его в ответ и прижимается мокрым телом. Хочется, чтобы Андрей снова обмяк, отдал себя ему в руки. Федор проводит ладонями по его худому телу, по талии. У Андрея быстро встает. Он тычется членом в бедро. Ноги скользят, и Федор надавливает на плечи Андрея — давай ляжем, не так травмоопасно будет... Но Андрей понимает его по-своему и быстро опускается на колени. Смотрит снизу вверх, облизывается, сглатывает, и у Федора вышибает все мысли. Все, что остается, — лишь рот Андрея, замерший в сантиметре от члена. Вода бьет в спину, съедает все звуки, и кажется, что во всем мире остались лишь они одни. Андрей, качнувшись вперед, дотрагивается губами до головки. По лицу у него стекают капли, глаза — красные, словно он не спал вовсе. Он кладет ладони на бедра Федору, тихо говорит:
— Я отсосу.
Зачем он предупреждает, бьется в голове у Федора, и так все понятно... Потом доходит — ему нужно было решиться. Андрей же проводит языком сверху вниз, самым кончиком. Снова облизывает губы, и Федор не выдерживает. Берет его затылок в ладонь, как в чашу, и подтягивает к себе, прижимается его рот к члену, и его дыхание горячее пара, заволокшего ванную. Проскользив губами до головки, Андрей наконец обхватывает ее, пускает в шелковый рот, и Федор, дрожа, ведет по его нёбу. Хочет толкнуться — грубо, глубоко. Хочет, чтобы Андрей стал податливым, как вчера. Хочет... хочет его.
Андрей выпускает член изо рта, закашлявшись. Дышит. В глазах блестят слезы. Федор готов отпустить его, сказать — ладно, не надо, давай просто... Но Андрей, обхватив его ладонью у основания, снова берет, уже осторожнее, и его язык начинает танцевать, ласкать... Федор, запрокинув голову, закрывает глаза. Хорошо. Так — хорошо... Андрей сосет мягко, но старательно. Гладит одной рукой по бедру. А Федор проводит пальцами по его уху, массирует затылок, сжимает шею. Чтобы Андрей почувствовал, что ему не просто отсос нужен. Федор растворяется в его нежных ласках. Опускает взгляд, чтобы видеть, как покраснели его скулы, как подрагивают ресницы. Наслаждается видом и медленно отстраняет.
Андрей, насторожившись, замирает.
— Не так? — спрашивает он.
— Так, — отвечает Федор.
Он опускается на колени, берет лицо Андрея в ладони. Целует. Шепчет:
— Доверишься мне?
Вопрос и легкая тревога мелькают во взгляде Андрея, но он кивает.
— Развернись, — просит Федор.
В ванной узко, им неудобно — Андрей слишком высокий, с длинными ногами. Но он все же поворачивается спиной, и Федор делает то, что еще вчера хотел — прижимается к нему и прикусывает загривок, глубоко втягивая воздух. Он не чувствует ничего, кроме запаха геля для душа, и немного жалеет. Запускает пальцы в волосы Андрея, а другой рукой обхватывает его член. Возня получается неловкая, коленями Андрей скользит по дну ванной и, стукнувшись о бортик, шипит от боли. Федор наконец усаживает его к себе на бедра, находит способ устроиться комфортно. Проводит кулаком по его члену, заставляя забыть обо всех неудобствах. Андрей стонет через прикушенную губу, и Федор надеется, что шум воды спрячет все звуки. Он скользит мокрыми губами по мокрым же плечам Андрея. Чуть подается пахом вперед, чтобы прижаться членом к бледным ягодицам, совсем немного... С губ Андрея вновь срывается стон. Он наклоняется вперед, словно обессилев, и, облокотившись о бортик, кладет на скрещенные руки голову.
Федор улетает от увиденного. Андрей, вытянувшись перед ним, бесконечно красив. Плечи, спина... Федор, забывшись, проводит по его телу ладонью. Прижимает свой член к расселине между его ягодиц и немного надавливает. Темная головка ярко выделяется на фоне бледной кожи.
— Федь, — глухо зовет Андрей, не поднимая лица. — Хочешь — кончи на меня.
— Хочу, — выдыхает Федор.
Следующие слова едва долетают до его воспаленного сознания:
— Только подрочи мне еще...
Федор, схватив его волосы в кулак, одним движением заставляет его выпрямиться. Резко берет член, прикусывает шею. Мокрые волосы Андрея липнут к щекам. Федор лижет там, где недавно кусал, и под стон Андрея ласкает его. Концентрируется на нем, заставляя забыть о собственном желании, говорит себе, что его ждет награда. Но и Андрей, изогнувшийся в экстазе от его прикосновений, — тоже приз. Федор поражается, как от дрочки можно получать такое бешеное удовольствие, и грудью чувствует, как колотится его сердце — совсем как вчера. Андрей ерзает, трется о него задницей, и Федор еще сильнее хочет. Потому ускоряется. Андрей вцепляется в бортик, пытаясь сохранить равновесие. Кажется, специально виляет задницей еще активнее, чтобы Федору окончательно крышу снесло. Сжав локтем его шею, Федор шипит ему в ухо:
— Ты доиграешься.
— Я хочу... чтобы ты со мной играл, — сипло выдыхает Андрей, и у Федора взрываются все предохранители.
Не разжимая локоть, он дрочит Андрею, и тот, сжав пальцами ему предплечье до боли, кончает. Сперма бьет в кулак. Федор, ослабив хватку, целует его в щеку. Андрей снова сползает вперед, подставляет задницу и спину, выгибается, выставляя себя в лучшем свете, и только его дрожащие бедра говорят о том, что он вовсе не так хорошо себя контролирует, как пытается показать. Федор проводит ладонью по его ягодицам, размазывая сперму, и дотрагивается до своего члена, уже зудящего от напряжения. Придерживая Андрея за талию, он тычет в него головкой. Хочешь игр? Ты получишь игры. Андрей вздрагивает, когда Федор касается маленькой сжатой дырочки, но молчит. Федор больше так не делает — он просто хотел добавить остроты. Ласкает себя, зная, что не продержится долго, и скользит взглядом по телу Андрея. Внутри все горит, распирает, и он распаляет себя еще больше, представляя, как Андрей раздвигает ноги, и член Федора становится для него не только первым во рту, но и в заднице тоже. Цепляется взглядом за родинку на плече Андрея — и внутри что-то сжимается от нежности. Федор, задохнувшись, кончает. Спускает ему на спину. Тяжело дышит. Наваливается сверху, обняв обеими руками, и они возятся, расплетая ноги, пытаясь уместиться в ванной, и сверху на них льется вода. 


Проволочный космос
персонажи: Федор\Андрей
рейтинг: G
размер: 1.400 слов
саммари: по заявке: Андрей слушает "Лучше ни с кем" и понимает, что все там про него

До конца он так и не дослушал. Выключил на последнем припеве, когда понял, что больше признаний не будет, и отрезал эти крики. Сильнее всего хотелось заорать, бросить ответные обвинения в проволочный космос, а потом и телефон швырнуть в стену. Дышалось тяжело, в висках стучал канкан клавиш печатной машинки. Он кое-как натянул кроссовки, куртку и пошел куда глаза глядят, подальше из дома, подальше от света. Выпить.
Дрянная песня билась в голове. Да, Федор, ты прав: лучше ни с кем не делиться ничем, особенно с такими друзьями, как ты, которые растрясут все подробности вашей никудышной дружбы перед толпой зрителей. Ветер слизывал огонек зажигалки, подкурить никак не удавалось, и он выматерился вслух, не стесняясь прохожих.
Кто еще лицемер.
Виделись лишь когда были пьяны…
Он засмеялся, запрокинув лицо вверх, вот уже который день сходя с ума от кристальной трезвости. Всего несколько минут вылизанного дочиста трека, как умел только Федор, и необходимо срочно залиться алкоголем по гланды. Корежит так сильно, что он заходит в ближайший бар, незнакомый и не слишком уютный, но там есть крепкий алкоголь, так что плевать, и самое главное — никто не узнает его заросшее лицо, угрюмо глядящее в стену из-под кепки. От второго стакана виски-колы становится чуть легче дышать. Он лезет во внутренний карман куртки за наушниками, распутывает их подрагивающими пальцами и машет официантке — повтори, что как не родная? Переслушивает еще раз. До конца, пока не стихнет последняя нота.
А я тебе другие песни посвящал, Федор. Ты же — всегда только с ненавистью, обвиняя не то меня, не то какой-то смутный образ. Надо было давным-давно разгадать тебя, разглядеть твое истинное лицо.
Когда Федор разлюбил? Когда Федор начал его презирать? Они немного поругались в конце первого тура. Федор, необычно пьяный, обнимал его за плечи, обещал рассказать секрет, и почти не замечал, как бегают по его телу горячие ладони. Наконец отвел в уголок, приподнялся на цыпочках и прошептал:
— Я сделаю ей предложение. Только т-с-с. Никто не должен знать.
"А как же я?" — одними губами спросил Андрей, не сумев выдавить ни звука.
— Никому, — повторил Федор, конечно, не услышав его, и уткнулся горящим лбом в плечо.
Андрей обнимал его за шею, а Федор сцепил ладони на его спине. Они стояли так долго, могли бы до самого утра простоять, но кто им позволил бы.
А через месяц после этого Федор настолько вне себя был, что кричал. Обычно он мог говорить спокойно, а в тот злосчастный день выкрикивал каждое слово, стоя над Андреем:
— Все знают! Влад! Юра! Артур! Артур вовсе обиделся, что я всем, кроме него, рассказал!
— Я тут ни при чем, — пытался отбиться Андрей.
Федор взмахнул рукой так, словно хотел кулаком ударить, но ладонь его осталась открытой. Он отвернулся, схватил пачку сигарет с подоконника и закурил.
— Ты, сука, даже не помнишь, как всем растрепал по пьяни. Это секрет, блядь, был. А я тебе доверил.
Андрей подошел к нему со спины и положил ладони на плечи.
— Она же не узнала. Сюрприз будет. Как ты хотел.
Федор дернул плечами, сбрасывая с себя его руки.
— Я хотел, чтобы это осталось между нами, — огрызнулся он.
"Я хотел, чтобы между нами это осталось", — подумал Андрей, имея в виду совсем другое.
На свадьбу его не пригласили. Он не очень-то и хотел. Напился бы и испортил им праздник. Начал бы ерничать, что Федор стал совсем большим: женился на настоящей женщине, стал давать сольные концерты, посмотрите-ка на него, самостоятельный артист… Эта желчь проедала внутренности Андрея. Совсем недавно перестало болеть. И вот — снова.
Он пьет, он пьет, но никак не может залить жажду. Вспоминает те крики Федора почти с улыбкой. Это была меньшая из проблем, верно, дружище? Ты хотел, чтобы между нами хоть что-то осталось. Пусть даже всего лишь общий секрет. Да и какой это секрет… Так, ерунда. Алкоголь растворяет злость, остается только обида. Переслушивает еще раз, чтобы искупаться в жалости к самому себе. Он не заслужил такого. Слышишь, Федор? Я не заслужил. Ты в глаза мне говорил, что тащишь все на себе, бил себя пяткой в грудь, а теперь решил увековечить эту насмешку в песне?
А может, он писал эту едкую эпиграмму, памятуя о другом. После свадьбы они снова сошлись. То есть — нет, не сошлись, просто стали проводить вместе все свободное время, репетируя, раздумывая над трек-листом, планируя. Это все равно было прекрасно. Ты ведь тоже был счастлив в тот месяц, Федор, не отпирайся. А потом ты сказал:
— Андрей… Ты только сразу не ори. Сначала выслушай. И не перебивай. Ага?
— В жизни тебя не перебивал, солнце!
Он дернулся. Как его резануло тогда насмешливое "солнце", предназначавшееся раньше только для чужих людей, а теперь и для него.
— Ты мой друг, — сказал Федор, отводя взгляд и хмурясь. — Будет честно сказать тебе. Ты бы сказал на моем месте.
— Ты станешь папой? Обещаю в этот раз держать язык за зубами, но, уверяю, люди сами станут догадываться…
— Андрей.
Федор положил ладонь ему на предплечье и посмотрел в глаза. Он, видимо, чувствовал себя уверенно, потому что наедине им осталось быть всего ничего. Скоро придут гости. Скоро начнется веселье. Бесконечная вечеринка на прокуренной кухне.
— Я в последний раз в тур с тобой еду. Я решил.
И забрезжил в голове уже такой знакомый вопрос: "А как же я?" Разве это не то, что мы должны вместе решать? Я и так отдал без боя то, что у нас было. А ты забираешь куда больше. Ты забираешь все сразу.
Федор все говорил:
— …как взрослые люди. Умоляю тебя. Спокойно откатаем, обнимемся, объявим в интервью, может, совместный эфир проведем. В инсте. Хорошо? Андрей, я могу на тебя рассчитывать? Верить тебе?
С трудом разлепив губы, Андрей ответил:
— Да.
Почти ничего не запомнил с той вечеринки, хотя собрались самые близкие друзья, чтобы их с Федором в тур отправить. Держался как мог. Ведь они взрослые люди. Ведь он — друг Федора. Федор может на него рассчитывать. И все шло наперекосяк. Он окончательно слез с веществ, и от этого сильнее тянуло выпить, он вернул пару старых песен в программу — и каждое исполнение проделывало в нем дыру, которую приходилось заливать. Он бы многое отдал, чтобы рядом был друг, но Федор морщился, закатывал глаза. Мечтал, наверное, как поедет в следующий тур один и перестанет вытягивать все в соло, да, Федор? Ведь твоя команда людей пожирает тебя, так? Андрей пьет, пьет, пьет, переслушивая трек, и музыка бьется стеклянным звоном.
Об этом Федор думал. О том, как Андрей нарушил данное ему обещание и в пьяной обиде растрепал на полный зал, что они распадаются. Ну да, он никогда не умел держать язык за зубами, и кому, как ни Федору, знать это? Может, Андрей даже заслужил бесконечную игру в молчанку, последовавшую за тем признанием. Ему и самому не слишком-то хотелось разговаривать.
Гораздо хуже, когда он, заливающийся слезами от боли, сидел в гримерке, и покалеченная нога пульсировала, не отпускало ни на секунду, не действовали уколы, не работал алкоголь. Вот тогда ему нужен был друг. Вот тогда он решил поделиться. Вскрикнул:
— Федя! А как же я? Мне очень больно.
Федор, уже взявший свои вещи, уже собравшийся уходить, обернулся и раздраженно сказал:
— При мне спектакль не разыгрывай.
Но он не уходил, и Андрей торопливо заговорил:
— Правда больно. Невыносимо. У меня перелом, Федь, точно перелом. Не уходи. Останься. Я люблю тебя.
Федор скривился, разбивая ему сердце.
— Любишь, только когда тебе что-то надо. Любишь только себя.
И он ушел, и боль в ноге взорвалась с новой силой.
Он пьет, пьет, уже мутит, но, наверное, не стошнит, его давно не рвет. Слушать больше эту проклятую песню не может. Стоило бы предъявить Федору те же претензии. Ты тоже врал, Федор, ты лицемерил, глядя мне в глаза, делая вид, что все хорошо и тебя все устраивает, а сам готовил пути побега. Ты никогда не принимал всерьез мои слова, да? Конечно, Федор. Ведь я трепло.
Нужно позвонить ему. Позвонить прямо сейчас и высказать это все. Телефон прыгает в руках, строчки двоятся. Он находит "Федя Федя", и пока буквы не затроили, жмет на вызов. Держит трубку у уха, второе заткнул ладонью. Слова булькают в горле, готовые вырваться. Все обвинения, суть которых сводится к одному: а ты не подумал, каково мне будет слушать твой дисс? Слушая гудки, складывает одну за другой обиды: это ты лицемер, это ты любишь только себя, это с тобой ничем нельзя делиться.
Наконец раздается злой голос:
— Чего тебе?
— Федь…
— Ты в курсе, сколько времени?
— Федор! — он повышает голос. Замирает, прислушиваясь к тишине. Непонятно даже, бросил трубку или ждет. Вдруг подкатывает к горлу комок. Тихо спрашивает: — Федя, а как же я?
И в ответ проволочный космос несет короткие гудки.  




здесь я закончил с пиростедным стеклом и перешел на нормальный пейринг - муро! название, канешн, собственного изобретения; согласитесь, какой-нибудь "мукинезис" звучал бы куда хуже

*

След резинки от чулок
персонажи: Серафим\Андрей
рейтинг: NC-17, кинки
размер: 1.800 слов
саммари: Андрей скинул Серафиму заценить фотку в чулках, и ни о чем другом, кроме ног Андрея, Серафим думать больше не мог

“Брат срочно
Что скажешь”
И следом Андрей прислал фотографию — свое отражение в зеркале. Серафим тупо уставился на длинные ноги с узкими ступнями, затянутые в полупрозрачные черные чулки. Бедра обхватывала дешево блестящая кружевная резинка. Все бы ничего, но даже на фотке через грязное зеркало были видны заросли волос на ногах Андрея. Написать, что ли, что чулки говно?.. Серафим скользнул взглядом выше. Белые трусы в розовый горошек, которые Серафим неоднократно видел, пока Андрей переодевался в гримерке, на вписке, в машине; и мятая желтая майка. Если бы не чулки — то был бы типичный Андрюша.
Зачем он прислал?.. А. Оценить.
Серафим прокашлялся — как-то разом голос сел от всей этой красоты. Он присел на край дивана, подпер кулаком подбородок и ответил:
“Сейчас не могу
Руки заняты
Дрочу”
Он вообще-то почти не соврал. На эту фотку он однажды тоже передернет. Лестно, конечно, что Андрей ему доверился, но лучше бы уже перестал быть слепым и глухим к наглому флирту. Серафим заглядывался на него, облизывался, приезжал по первому зову, покупал острые крылышки, в конце концов… Другие для баб меньше делают, чем он для Андрея. Можно было бы и перестать уворачиваться от полушутливых попыток поцеловать.
“Без пруфов не поверю”
Серафим фыркнул, отыскал в галерее фото двухлетней давности — сомнительный нюдс, где он сфоткал голый торс в ванной, и отправил Андрею в ответ.
На этом разговор и закончился.
Серафим еще немного позалипал на ноги Андрея в чулках. Он никогда о подобном не задумывался, хотя ничуть не удивился — Андрей и женские тряпки были созданы друг для друга. Резинка чулков впивалась в бедро плотно, когда снимет — останется ненадолго красный след… Серафим сглотнул. Щелкнуть бы этой резинкой по его коже, развернуть, шлепнуть по жопе… А, черт, жопа в этих трусах, а должна быть голой… Ладони вспотели. Захотелось срочно трахаться. Желательно с Андреем. Но можно и с правой рукой. И все-таки эти чулки никуда не годятся…
При следующей встрече в баре Серафим преподнес Андрею черный пакет без единого опознавательного знака и сказал:
— Не открывай. Дома посмотришь. Завтра, когда проспишься. Не открывай, я сказал!
Андрей посмотрел ему в глаза и помял пакет. Понял, что там что-то мягкое. Что там, видимо, одежда.
— Мерч новый, — буркнул зачем-то Серафим, хотя мог бы весь вечер, всю ночь наблюдать, как Андрей мнет содержимое пакета и гадает, что же там. — Скажешь потом, что думаешь.
Андрей кивнул. Он так и таращился своими невыносимыми глазами, в которых Серафим наконец научился различать разные оттенки радужки — и то лишь потому, что Андрей при любом удобном случае упоминал свою гетерохромию.
...Разошлись только под утро. Пара сториз в инстаграм, обещание себе снова бросить пить и попытка подрочить, пока в голове стоит пьяный экзальтированный Андрей, но алкоголь взял свое — и Серафим отрубился.
Следующий день, страдая от сушняка и ощущая похмельную лень, он не мог перестать думать: и зачем он четыре косаря потратил, чтобы подарить Андрею чулки и пояс с подвязками? Перед кем он красоваться во всем этом будет? Уж явно не перед Стэдом, вряд ли перед девчонками. Разве что просто будет под одеждой носить, как фетишист. Серафим весь извелся, укоряя себя за сумасбродный подарок. А потом махнул рукой: ну подарил и подарил. В крайнем случае поржет и скажет, что прикололся.
К концу недели он не выдержал и написал Андрею:
“Померил?”
И в очередной раз скользнул взглядом по фотографии в дешевых чулках. Из головы не получалось выкинуть Андрея, жажду провести по нейлону и почувствовать, как его кожа покрывается мурашками от прикосновений.
Смартфон звякнул.
“еще вчера
хочешь посмотреть”
Блядь. Конечно. Еще и издевается.
“Приеду”, — написал ему Серафим. Подумалось, что будь на месте Андрея девчонка, то Серафим уже бы прихватил бутылку вина и букетик, а сейчас — сейчас-то что нужно сделать?
Плевать. Они с Андреем никогда не увлекались условностями.
В такси Серафим нервно постукивал пальцами по колену. Последние дни он только и представлял, как Андрей выйдет к нему в чулках и поясе с подвязками. Только в них. Представлял, как Андрей надевает чулочки, а поверх них — свои широкие спортивные штаны, и идет на выставку или в бар, и никто, кроме него и Серафима, не знает, что под одеждой он скрывает секрет. Фантазии превращались в манию, и Серафим задыхался от невозможности прямо сейчас притянуть к себе Андрея за обтянутые нейлоном бедра. Наконец водитель высадил его у старого здания, которое давно стоило перевести в разряд аварийных, и Серафим поднялся к Андрею.
Тот открыл дверь в розовом махровом халате — коротковатом, замызганном. Без чулков. Серафим постарался скрыть разочарование и коротко обнял Андрея за плечи.
— Девчонки дома? — походя поинтересовался Серафим, идя за Андреем в комнате. Кажется, соседок не было, но он все же решил уточнить.
— Ушли, — сказал Андрей.
Он обернулся к Серафиму. Тот, закрыв дверь в комнату, заметил на кровати чулки. Сглотнул и спросил:
— А пояс и подвязки уже на тебе?
Андрей кивнул.
— Не стал в спешке натягивать. Вдруг порву. Думал, не побрить ли ноги, — вдруг хихикнул он, и в мозгу Серафима что-то перемкнуло. Андрей Пирокинезис не был бы собой, если б честно сказал — бля, давай потрахаемся. Нет, ему нужно было превратить все в игру, в театральную постановку. Его бывшие, наверно, охотно участвовали в таких перфомансах. Богема нахуй...
— Блядь. Не вздумай, — сказал Серафим.
Он притянул Андрея к себе за пояс халата. Тот не сопротивлялся, лишь едва заметная улыбка скользила по губам, словно он хотел сказать: я поддаюсь просто потому, что хочу отыграть эту роль. И эта полуулыбка окончательно добила Серафима, сколько можно терпеть, играй, пожалуйста, с другими, со мной — не надо, я просто хочу с тобой… Он дернул концы махрового пояса, развязал его и распахнул халат Андрея.
Резинка с черными кружевами обхватывала талию Андрея, перпендикулярно пересекала темную дорожку волос, идущую вниз, к лобку, к члену. Серафим приоткрыл рот, забыв, как дышать. Сука, без трусов, голый, только подвязки свисают… Почти как в лучших фантазиях. Он накрутил одну подвязку на палец, с трудом подняв взгляд к лицу Андрея. Щеки горели, уши горели, все горело. Он потянулся к губам Андрея, коснулся его талии — и прижался всем телом. Обхватил Андрея так, что ребра хрустнули, и чуть с ума не сошел от легчайшего выдоха-стона в ответ, от языка, скользнувшего к нему в рот.
Он подтолкнул Андрея к кровати. Упал на него, придавил собой, зашарил руками по голому телу. Пояс, чулки — все ушло на второй план, только щелкнул резинкой по бледной коже, впился в нее пальцами, чтобы убедиться — вот он, наконец-то там, где нужно — под Серафимом. Андрей не торопился помогать ему, и Серафим, сев на пятки, быстро снял футболку, завозился с джинсами. Андрей смотрел на него, закинув руки за голову. Он согнул ноги в коленях и чуть развел их в стороны. Сорвав джинсы в одно движение, Серафим вклинился между его ног, прижался вставшим членом к его паху, и шлепнул по бедру — звонко, с размаху. Андрей взбрыкнул, подтянул колено было к себе, пытаясь выбраться, но Серафим налег сверху, прижав к кровати. Уставился Андрею в глаза — я ведь правильно тебя понял? Андрей кивнул, и Серафим впился ему в губы, укусил, вогнал пальцы в бедра до синяков. Андрей сжал его горло, толкнул в грудь. Перехватить и заломить запястья — какой-то инстинкт со службы, Серафим даже не задумался, а уже одной рукой крепко держал его, а второй лез между их тел, к вставшему горячему члену Андрея. Тот, извиваясь, застонал, даже перестал на миг играть — и Серафим поцеловал его, на этот раз нежно, облизывая припухшие от укусов губы. Он отпустил запястья Андрея, чтобы погладить его по щеке, провести по талии. Приподнялся на локте и уставился в лицо Андрея. Он приоткрыл глаза, посмотрев в ответ. Серафима снова бросило в жар. Эту нежность во взгляде он уже видел. В гримерке, в баре, на студии. От этой нежности ему каждый раз сносило башню, и он шел за Андреем, будто собачка на поводке.
— Я надену, — выдохнул Серафим. — Чулки. Тебе. И оближу. Блядь, Андрюш, хочу выебать — пиздец.
Отрывистые слова сами слетали с губ, он выстреливал ими, толком не понимая, что говорит, но Андрей краснел, говорил с ним в унисон:
— Давай. За такие речи… положу тебе ноги на плечи, — смешок, этот томный смешок, — и ты можешь облизать что угодно, а лучше отсосать, ты ведь хотел, когда напились перед фитом, помнишь, ты все говорил, что хочешь положить мой хуй себе в рот?
Серафим не помнил, но охотно верил, что так и было. Он сел на колени перед Андреем, схватил чулки. Неумело стал натягивать один. Андрей держал ногу на весу, согнув, и Серафим, надевая чулок, таращился на член Андрея — длинный, отяжелевший, с выпуклой веной. Рот наполнился слюной. Да, теперь он начал припоминать, как добухался до того, что в паблик едва не написал про демонический хуй Андрюши… точнее, написал, только хватило ума не добавлять, что хотел бы дрочить этот хуй себе в рот… Серафим надел чулок, щелкнула по бедру резинка. Со вторым вышло быстрее. Черный полупрозрачный нейлон обхватывал ноги Андрея. Кружево впивалось в бедра.
— Красиво, — выдохнул Серафим.
Андрей грациозно поставил стопы ему на плечи. Серафим сжал одну ступню, провел языком поперек, и Андрей дернулся — щекотно. Дразнить его не хватало терпения. Слишком долго шли эти игры. Серафим склонился в одно движение, обжег дыханием член Андрея, и тот, застонав, свел бедра. Как куни, только с болтом, тупо подумал Серафим, дурея от того, как сдавили ноги Андрея шею с обеих сторон. Он взял в рот член — головку и еще немного, больше не получится, но и так кайфово, блядь, почему он раньше не пробовал, хуй во рту — охуенно… Он накинулся с энтузиазмом первопроходца, капая слюной, задыхаясь и давясь, но продолжая отсасывать так, как хотел бы, чтоб отсосали ему; Андрей коротко, громко выдыхал, иногда даже вскрикивал. Ноги его соскользнули с плеч Серафима, и тот огладил их — выпрями, как тебе удобно, сегодня все для тебя, люблю тебя — ты охуеешь, как… И чтобы показать — слова давались ему сложно — Серафим старался брать еще глубже. Андрей вцепился ему в волосы, сжал в кулак и потянул от себя — бля, Андрюш, зачем?.. Серафим обхватил его член ладонью, провел по своей слюне, пытаясь снова взять головку в рот — и в лицо ему выстрелила сперма, попала на язык, на щеки, губы. Андрей вздрогнул пару раз и обмяк.
— Я хотел… хотел предупредить, — блаженно выдохнул он. — Грязно вышло...
Серафим провел языком по его члену, и Андрей дернулся. Подтянувшись повыше, к его лицу, Серафим стер каплю спермы с лица большим пальцем и облизал его, наблюдал, как расширяются зрачки Андрея.
— Люблю, когда грязно, — хрипло сказал Серафим.
Облокотившись рядом с головой Андрея, он взялся за свой член. Впервые дрочил не на фотку, а на живого Андрея, и тот возбужденно таращился своими невыносимыми глазами, касался плеч, живота, ягодиц и шептал, что хочет теперь кончить ему в рот, а ты мне хочешь? Хочешь ведь, я знаю, а что ты фетишист — не знал, по приколу кинул фотку в чулках после того, как подрочил, представляя, что ты меня в них трахаешь, поставив у стены… Он шептал, не оставляя Серафиму ни единого шанса — только влюбиться еще сильнее.
 

Мискузи, мадам
персонажи: Серафим\Андрей
рейтинг: NC-17, кинки
размер: 1.000 слов
саммари: бэкстейдж со съемок: Серафим элегантно подкатывает к Андрею, пока тот в роскошном платье

Наконец перерыв в съемках: Серафиму надоело глазеть, как Андрей с томными видом сидит в окружении девочек, и помалкивать — сцены с ним начнут снимать позже. Он уже надел ебейшую рубаху с вырезом на полгруди, его причесали и обсыпали пудрой, а благодаря паре шотов виски (сегодня можно, сегодня можно) ему даже не холодно. Все остальные стучат зубами и жмутся друг к другу, нахохлившись в куртках поверх реквизита. А он… он горячий парень.
Как только под потолок взлетело громкое “Снято!”, Андрей тут же сбросил сучье выражение с лица и простонал, что замерз. Взгляд его зарыскал в поисках теплых вещей. Надо напомнить, кто тут лучше всех может согреть, подумал Серафим и выдвинулся к нему с широкой улыбкой:
— Мискузи, мадам! Вы охуеть как хороши.
Андрей хмыкнул и облизнул губы, но темная, удивительно естественная на нем помада так и осталась. На нем и платье естественно, и даже парик, и жемчужные нитки на шее, покрывшейся от холода гусиной кожей. Серафим захотел дотронуться до его горла губами так остро, что даже шумно сглотнул. Андрей же с равнодушным видом прошел мимо, но мимолетно провел рукой по бедру — будто случайно, но Серафим знал, что с ним случайностей не бывает.
Все же знают, хотел сказать он. И все видят.
Но подыграл и притворился, что ничего не заметил.
Андрей налил из термоса горячего чаю, подул на пластиковый стаканчик. Он стоял вполоборота, спрятав одну ладонь под мышку, платье дешево блестело, и в груди очень не хватало объема, но Андрей держался так, словно на нем была пижама.
Ему удобно. Ему нравится.
Серафим не мог больше сопротивляться. Ему тоже нравилось. Ему гора-а-аздо больше, чем просто нравилось. Его повлекло к Андрею. Встав рядом, но глядя в сторону, Серафим тихо, едва различимо сказал:
— Не желаете поебаться, мадам?
Андрей фыркнул в стаканчик, чудом не облившись.
— Вы сегодня очень галантны, — ответил он с коротким грешноватым смешком.
— Пройдемте в уборные, мадам. Бля, иначе я за себя не ручаюсь.
Андрей пихнул его локтем и, поставив стаканчик на стол, пошлепал прочь из зала, подобрав юбки. Из-под платья торчали голые волосатые ноги в кроссовках. По пути он огрызнулся, что ему надо отлить, и нет, он не оросит платье, ну Даш, ну что за глупости… Серафим направился за ним. Проходя мимо Даши, он важно пояснил:
— Прослежу, чтобы он не обоссал платье. Если надо, подержу…
Что он подержит — платье или кое-что другое — уточнять не стал.
Туалет здесь был такой же царский, как и зал для съемок: комната размером с приличную однушку, позолоченный унитаз, белая плитка, огромное зеркало над сияющей белизной раковиной. Серафим проскользнул вслед за Андреем и запер дверь.
Он тут же утонул во взгляде Андрея, в его приоткрытых губах, в напряженных кистях рук. Серафим шагнул к нему, приник с поцелуем, а ладонью огладил атласные изгибы, где платье обхватывало талию. Его заколотило — сунуть бы руку ему под юбку, как портовой шлюхе, как крестьянской девке, и выебать, задрав подол платья. Серафим подтолкнул его к раковине, и Андрей прислонился к ней. Серафим внимательно взглянул на него. Шальной. Не холодно тебе больше, а? Ладонь Андрея скользнула по вырезу рубашки Серафима, ледяные пальцы обожгли раскрасневшуюся кожу.
— Позволите поиметь вас сзади? — прошептал Серафим, и губы разъехались в улыбке, стоило только увидеть лучики, разбегающиеся от уголков глаз Андрея.
И, не дождавшись ответа, он развернул его на сто восемьдесят градусов. Андрей оперся ладонями о раковину, и Серафим встретился с его глазами в зеркале. Прижался к ягодицам пахом, дав почувствовать то, что Андрей и так прекрасно знал: у Серафима встает на него мгновенно, как у подростка. Зрачки Андрея расширились двумя черными затмениями, и Серафим, не отрывая от него взгляда, дотронулся губами до его холодной шеи, до холодных круглых жемчужин, прикусил одну, словно пробуя — настоящая ли. И начал поднимать юбку. Одну, вторую… да сколько их — три, что ли?.. Точно, три… Андрей сглотнул.
Кто-то дернул за дверь с той стороны. Серафим задрал платье, сжал через нижнее белье ягодицу, и Андрей вздрогнул в ответ. Взгляд его соскользнул вниз, на отражение собственного тела в платье, на руки, унизанные кольцами, и Серафим тоже уставился на них. Захотел снять эти кольца губами одно за другим — но некогда, не сейчас… В дверь постучали, выругались.
— Пренебречь, — выдохнул Андрей. — Хочу, чтобы вы сейчас дотронулись до меня, месье. И придушили, — совсем беззвучно добавил он.
Серафим вжался в него членом, крепко обхватил за талию одной рукой, а второй… Хотел взять за горло — уже таким привычным движением, после которого Андрей блаженно закатывает глаза, но вместо этого намотал на пальцы нити жемчуга и потянул. Жемчужинки впились в тонкую бледную кожу, и Андрей приоткрыл рот. Серафим спустил другую ладонь ниже, через платье сжал его член, чуть толкнулся своим — я однажды тебя, сука, заставлю пробку носить весь день, клянусь тебе, заставлю, чтобы трахнуть в самый неподходящий — или самый нужный, это как посмотреть, — момент. А сейчас буду смотреть, как ты кончаешь. Шурша платьем, Серафим залез под него, залез в трусы, сжал его член, сильнее натягивая жемчуг. Андрей прикусил губу, но все равно тихий стон сорвался.
Осталось только дыхание — короткие судорожные вдохи, будто и впрямь мало воздуха. Серафим быстро, насухую дрочил ему, глядя на отражение в зеркале, только на него, на покрасневшие скулы, на приоткрытые губы, на щелочки почти закрытых глаз, и на вырез платья, которое пахло пылью и шло ему безумно, в котором он сам на себя будет дрочить.
Андрей шире развел ладони, вцепился в края раковины, чуть ли не ложась на нее грудью, и уперся в пах Серафима ближе. Небрежно задранные юбки попали на мокрую после чьего-то визита столешницу, и Серафим поразился — как мозг человека вообще может регистрировать такие мелочи, когда самое главное — вот, перед глазами, ощущается каждым нервом, сдерживает стоны и даже не твердит имя, умоляя, умоляя, умоляя… Серафим склонился, прижимаясь к его спине, натянул жемчуг, выпрямляя руку, так, что скоро лопнет, и прошептал в ухо:
— Быстрее, ваше величество. — Прикусил мочку, облизывая сережку. — Подданные ждут…
— Дурак, — сипло выдохнул Андрей. — Репетировал… что ли…
— Конечно, блядь, делать больше нехуй.
Серафим, отпустив жемчуг, схватил его за подбородок, сжал челюсть грубо, и повернул его голову к себе, мокро поцеловал, оттягивая нижнюю губу, и ускорил движение кулака по его члену.
— Репетировал… как в платье тебя трахать буду, — прошептал он. — Какая ты в нем блядь…
— Госпожа, — поправил Андрей, — ах…
— Блядь, — с удовольствием повторил Серафим, наслаждаясь, как трясет Андрея от простого слова, как каменеет все его тело, и как он кончает, как бьет его теплая сперма в ладонь.